17 ноября завершились гастроли театра "Сатирикон " в рамках Международного проекта "Русские сезоны" в Ташкенте.
На сцене Русского драмтеатра узбекистанские зрители смогли увидеть Константина Райкина в постановке "Шутники" по одноименной пьесе Островского и в поэтическом моноспектакле "Своим голосом".
— Константин Аркадьевич, как прошел первый день показа в Ташкенте?
— Сложно. Это другое театральное пространство. Мы, естественно, сделали прогон, весь спектакль срепетировали днем. Это пространство для нас непривычное, здесь очень большое удаление от зала, мы очень заглублены. Это имеет большое значение, потому что в Москве публика сидит близко к нам, а в этом зале она сидит далеко.
Здесь, я понимаю, наверно не привыкли к такому Островскому, к такому современному, стремительному, вынутому из времени, без каких-то атрибутов того века, в котором сам Островский жил. Это наш взгляд вообще на творчество этого великого драматурга. Мы считаем, что он не должен быть связан со временем так уж жестко. Он вечный драматург. Поэтому происходящее в его пьесах может происходить всегда.
У нас есть такая формула: вопрос — "когда это происходит?", ответ — "всегда!", "где?" — "везде!". Вчера все обернулось большим успехом. Посмотрим, как будет сегодня.
— Изменился ли зритель?
— Конечно, мы же сами тоже меняемся. Мы тоже часть всех общественных процессов, которые происходят. Может, некоторые вещи нам не так заметны, потому что мы же не на берегу сидим и глядим на поток людей, а тоже в этом потоке барахтаемся, так сказать. Поэтому что-то мы замечаем, что-то нет. Но то, что публика стала другой…Она вообще меняется довольно ощутимо от настроений в обществе.
Театр в этом смысле очень чуткое искусство, может быть, самое чуткое. Драмтеатр реагирует буквально ежедневно на изменения настроения, атмосферы.
— Многие ваши студенты рассказывают, что вы для них как второй отец. Вы сторонник принципа "учитель всегда прав" или все же, как говорится, на одной волне с молодежью?
— Мне кажется, что здесь очень важно быть настоящим, быть искренним. Не заниматься глупой, кондовой педагогикой, назидательной. Плох тот педагог, который перестал сам быть учеником. Театр, актерство и режиссура — это вещи непознаваемые до конца. Это дорога, которая имеет начало, но конца у нее нет. И если ты начинаешь думать, что ты все знаешь, то ты, в общем, дурак.
Тут важно быть самому учеником, потому что люди одаренные, но еще малознающие, иногда от неумения вдруг делают такие интересные вещи. Потому что они не знают, что так нельзя. Ты-то знаешь, тебя учили, что так нельзя, а они не знают и делают! И оказывается, это можно. Тут иногда ты удивляешься и попадаешь в неловкое положение, которое бывает ценнее, чем всяческие твои знания, убеждения.
Надо не стесняться растерянности. Студенты, как люди чуткие, ценят тебя за "настоящесть". Что ты им не с указательным пальцем что-то преподаешь, а вместе с ними идешь опять по этой дороге. Дорога эта загадочная, таинственная, полная всяческих недоумений иногда. Бывает и множество вопросов, на которые ты не можешь четко ответить. В этом азарт и интерес.
— Но вы довольно суровы к разгильдяйству.
— Ну, что значит суров, я просто "отрубаю им головы" со всей силой любви. Я расстаюсь с такими. Я не работаю с лентяями и разгильдяями.
— С чем можно сравнить театр?
— Хорошо отлаженный театр – как часы. Он существует в таких условиях, что в семь вечера должен кровь из носу начаться спектакль. Бывает, что приходится проявлять чудеса изобретательности, жертвенности, собранности и даже, я бы сказал, героизма, потому что каждая профессия имеет свой героизм.
— А для чего героизм нужен в театре?
— Например, для того, чтобы осуществить срочный ввод на большую роль в театре, героизма нужно не меньше, чем какому-нибудь летчику-испытателю. И я думаю, что не каждый летчик-испытатель прошел бы такую проверку на мужество, как проходит артист, который сегодня вечером узнает, что завтра вечером он должен сыграть огромную роль, в которой еще не знает ни одного слова.
Вот такие бывают случаи. Он должен спасти спектакль и за ночь выучить горы текста, изучить весь спектакль, запомнить мизансцены – как он ходит, как переодевается. И сыграть так, чтобы зритель не догадался, что актер это делает в первый раз за такое кратчайшее время. Я испытал срочный ввод на себе всего один раз в жизни. Вообще не дай бог такое никому. Это страшное нервное напряжение.
— Что для вас как для артиста самое важное?
— Актер – такое существо, для которого спектакль — это жизнь. У меня жизнь сложилась так, как прошел вечерний спектакль. Вот прошел он хорошо, думаю — я не напрасно жил. А если плохо, то думаю — вся моя жизнь насмарку. Вот так устроен артист. Это не я такой особенный, это профессиональная заточка, профессиональное мировоззрение. Очень трудно так жить, это служение.
Для меня важно, чтобы дело, которому я служу, процветало. Чтобы оно было нужно, имело востребованность, было понято и оценено.