Седьмое ноября последний раз на государственном уровне отмечалось в 1990 году. На следующий год было уже не до этого, а затем празднование революционной годовщины (тем более — начала новой эры в истории человечества) стало и вовсе не актуальным. При этом 7 и 8 ноября продолжали оставаться выходными — своего рода "песня без слов", пишет корреспондент РИА Новости.
Межеумочное состояние продолжалось 15 лет, покуда 27 декабря 2004 года не был принят закон, устанавливающий 4 ноября Днем народного единства — в память об очищении Москвы в 1612-м от нашествия иноплеменных. Седьмое же ноября упразднялось. Так что уже в 2005 году отмечался новый табельный день — и с того времени прошло уже 17 лет.
Но и уже вполне конституированный новый праздник отличался эволюционной неоднозначностью. Его критики — от коммунистов до либералов — делали упор на то, что события Смутного времени — это совершенно неактуальная и непонятная археология. Причем с явно монархическим оттенком. Который либерало-коммунистам был одинаково чужд и
Хотя, казалось бы, то, что рука Всевышнего отечество спасла, настолько важно, что можно и понять — даже спустя четыре века. Подвигу Орлеанской Девы, спасшей Францию, уже шесть веков, а невероятное снятие английской осады с Орлеана по-прежнему остается величайшим событием в истории страны.
То же и у нас. К 1612 году Русь представляла собой выжженное пепелище, по которому бродили ватаги шишей. Преодоление Смуты великим народным усилием заслуживает остаться в памяти народной, покуда вообще стоит Россия.
Но благодарственная память о 1612-м имеет две составляющие — внутреннюю и внешнюю. Внутренняя — это как раз про народное единство, вдруг неизвестно откуда взявшееся и одолевшее всю страшную (и огромную) инерцию разложения. Представители этой инерции — это и вор Гришка Отрепьев, и те широкие народные массы, которые
"Шли к самозванцу, Бориса кляня,
В самое полымя шли из огня",
и почти полностью провалившийся высший класс, символом которого стала позорная Семибоярщина. Гражданину Минину и князю Пожарскому, сумевшим отвернуть русскую землю от окончательной дороги в пропасть, Россия будет вечно благодарна.
Но есть и внешняя составляющая. Кто выкормил и поддержал самозванца? Чьи войска вступили с ним в Москву? Кто осаждал Троице-Сергиеву лавру? Кто предавался людоедству в Кремле? Кто отрядил удальцов, чтобы захватить костромской Ипатьевский монастырь, где находился новоизбранный царь Михаил Романов? Хватало, конечно, и своих шишей, и украинских братьев (слово "запорожец" в 1612 году обозначало насильника и грабителя), но чьи иноземные шайки прошли по Руси наподобие монголо-татар?
Это было хорошо известно и в XVII веке — о том говорилось в летописях. О том же было известно и в XIX веке во времена самодержавия, православия и народности. В опере "Жизнь за царя", в польском акте рыцари поют в промежутках между бальными танцами:
"Мы храбро воюем с надменной Москвою:
Мы ходим повсюду широкой грозою!
Москалей строптивых под ноги стоптали
И тем мы москалей навеки связали!
Как смеет противиться эта держава,
Над коей висит наша ратная слава,
Как меч Дамоклеев, готовящий месть!"
Но и сегодня — вздумай Дуда и Моравецкий задать бал в Варшаве — гости будут слово в слово повторять либретто барона Е. Ф. Розена, ничего и переписывать не придется.
Спустя век после петербургской премьеры либретто было переписано С. М. Городецким, тема царского спасения была полностью вычищена, опера получила название "Иван Сусанин", но польские удальцы на балу у короля Сигизмунда были изображены в неизменном качестве:
"На север далекий направим все силы,
Сожжем мы деревни, сожжем города!"
Пожалуй, единственным временным промежутком, когда соседняя страна представала у русских в более благоприятном свете, были 60-70-е годы XX века. Польское кино ("Пепел и алмаз", а также исторические костюмные фильмы, в которых, впрочем, избегались болезненные темы совместного прошлого), телевизионный "Кабачок "13 стульев", полонофильские песни Окуджавы:
"Потертые костюмы сидят на нас прилично,
И плачут наши сестры, как Ярославны, вслед,
Когда под крик гармони уходим мы привычно
Сражаться за свободу в свои семнадцать лет".
Но как только рухнула советская империя, русско-польские отношения быстро стали эволюционировать к привычному состоянию равновесной ненависти. Вплоть до нынешнего премьера Моравецкого, который храбро воюет с "надменной Москвою" — сегодня и ежедневно.
Сила традиции столь велика, что в Варшаве именно сегодня, 4 ноября, — дата удачно выбрана — открывается съезд, на котором эмигранты во главе с нынешним киевлянином И. В. Пономаревым будут вырабатывать средства дальнейшей вооруженной борьбы с "москалями". Совершенно как при короле Сигизмунде.
Хотя тому же удальцу Пономареву можно было бы и вспомнить церемониал погребения Лжедмитрия I:
"Пеплом оставшимся пушку набили,
Бахнули в сторону польской земли.
Чтоб остальным самозванцам на страх
Ветер развеял Отрепьева прах".
В принципе, тема польских панов все же не должна превалировать в рассуждениях о значении дня 4 ноября для прошлого и настоящего. Важнее помнить о великодушных россиянах, сумевших преодолеть казавшееся необратимым разложение русской земли. А паны — всего лишь внешняя проекция этого пагубного разложения.
Но пока польские рыцари пребывают в нынешнем состоянии крайней кичливости, трудно при рассмотрении темы "Русские в 1612 году" избежать неконтролируемых ассоциаций.
Читайте также: