ТАШКЕНТ, 11 мар — Sputnik, Анна Желиховская. После Казахстана Саодат ненадолго приехала в Ташкент — навестить родителей, а также брата и сестру, которые живут в столице. К слову, брат Бабур Исмаилов – известный художник живописец, а сестра Адолат Исмаилова – ученый в области иммунологии. Мы встретились с Саодат незадолго до ее отъезда во Францию, где она живет со своей семьей.
— Сейчас проходит ваша первая в Казахстане персональная выставка "Как меня звали?", которая продлится до середины апреля. Что там представлено?
— Выставка проходит в Aspan Gallery. Там представлено 7 работ – одна уже известная и шесть новых. Я бы сказала, что Aspan — одна из ведущих галерей современного искусства на территории Центральной Азии. Когда я задумывалась о выставке в Казахстане, то мне хотелось работать именно с этой плошадкой. Они написали мне около года назад и предложили отправить мои видеоработы для отбора в постоянную коллекцию Музея Стеделик в Амстердаме. Представители казахстанской галереи сделали подборку центральноазиатских художников, занимающихся именно современным искусством. Наряду с работами других участников выбор пал и на мою видеоинсталляцию "Зухра".
При подготовке персональной выставки нужно понимать, вокруг чего будет выстроена экспозиция. Это не может быть случайный набор работ. Каждая из них должна подчиняться одной идее. Я сделала раскладку вокруг "Зухры" — это моя первая видеоработа в современном искусстве. Она была представлена в 2013 году в павильоне Центральной Азии на Венецианской биеннале. Работа абсолютно статичная, девушка спит 30 минут, и на первый взгляд никакого нарратива не происходит. Однако суть повествования заложена в звуконарративе и разводах на стене. Это рассказ о ритуале чилла (40 дней молчания), специфичном для юга Узбекистана. Пройдя ритуал, девушка сама становится целительницей.
Инсталляция "Чилтан"
© фото: Анвар Ракишев Courtesy of Aspan Gallery
Среди новых работ — инсталляция "Чилтан". Она состоит из неона и сорока чачванов – сеток, которые плели из волос конского хвоста. Такими сетками женщины прикрывали лица, когда надевали паранджу. В этом проекте отражена история Узбекистана ХХ века, период, когда началась политическая кампания худжум ("атака"). Ее целью было раскрепощение женщин Советского Туркестана. Тогда, в 1924 году, чачваны, закрывающие женские лица и считающиеся символом их угнетения, публично снимались и сжигались. Шестимесячная кампания растянулась на 30 лет. Сегодня об этом, наверное, мало кто помнит, но в те времена такой была цена свободы. Эта инсталляция представлена зрителям впервые.
— Многое в вашем творчестве связано с числом 40: первая полнометражная картина называется "40 дней молчания", позже вы представили музыкальную театральную постановку "Кырк кыз" ("Сорок девушек"). Вы пытаетесь понять его значение?
— Пытаюсь. Оно отражено во многих мифах, легендах, названиях мест. В случае с историей нашего края, это космическое число связано с центральноазиатским календарем, берущим свое начало в зороастризме. Местная система исчисления была составлена исходя из специфики нашего региона, в частности, резко континентального климата. Известны 40 дней жары – это чилла, 40 дней холода и т. д. В свое время вокруг этого календаря выстраивалась вся система земледелия. Например, принципиально важно было учитывать эти сорокадневные промежутки времени, иначе можно было лишиться урожая.
Кырк Кыз, показ в Бруклинской Академии Музыки, Нью Йорк, 2018
© Себастиан СкетейзерCourtesy of AKMP
Этим числом я заинтересовалась более 10 лет назад. После этого ко мне отовсюду начала поступать информация об этой цифре. Наверное, выработалось какое-то особенное внимание к тому, чего раньше не замечала. Число 40 имеет особое значение не только в нашей культуре.
Художница Саодат Исмаилова
© фото: Анвар Ракишев Courtesy of Aspan Gallery
— В центре вашего внимания образ среднеазиатской женщины. Ваше творчество неразрывно связано с этим регионом, но живете вы в Европе. Не мешает ли расстояние рабочему процессу?
— Совсем нет. До пандемии я старалась проводить здесь 2-3 месяца в году. Дело в том, что в нашем регионе жизнь в семье выстроена так, что остается очень мало личного пространства, поэтому здесь я собираю информацию, но в само исследование и аналитику погружаюсь, когда возвращаюсь к семье во Францию.
— Вы занимаетесь авторским кино. Насколько это сложно и прибыльно ли?
— Процесс кинопроизводства сложный во всех смыслах и дорогой. В любой стране кино так или иначе связано с государством и всегда отвечает каким-то нуждам общества.
Авторское кино – малоформатное, независимое, оно не подчинено массовому зрителю и государственным запросам. В европейских странах, например, есть небольшие фонды, которые занимаются поддержкой авторских лент. Но в целом найти финансовую поддержку достаточно сложно, поэтому я делаю все сама: пишу, снимаю, монтирую. Я считаю, что степень развития авторского кино отражает уровень культуры общества.
Но я не отказываюсь от полного метра. Сценарий к первому моему фильму "40 дней молчания" был представлен на Каннском фестивале. Для номинации "Лучший сценарий" отбираются 10 произведений со всего мира. Это дает возможность в дальнейшем получить поддержку фондов для реализации проекта. Позже картина была представлена на Берлинском кинофестивале. В настоящее время я работаю над второй полнометражной картиной "Барзаг". Это фильм о дороге любви, пересекающей Центральную Азию. Название происходит от персидского слова, обозначающего промежуточное состояние, в котором пребывает человеческая душа в период между смертью и воскресением.
— Вы исследуете образ центральноазиатской женщины. На ваш взгляд, какая она?
— Мои работы связаны не столько с женским образом, сколько с женским миром и пространством. Этот вопрос мне часто задают на Западе, где особенно остро звучит тема феминизма. У нас в регионе не совсем понимают, что обозначает это слово. Если говорить просто, то это взгляд женщины на мир. Я выросла с бабушкой, мамой, сестрой, так что история женщин мне не только близка, но и понятна. Здесь все происходит на интуитивном уровне, поэтому и работается легко.
— В своих интервью вы часто рассказываете о своей бабушке. Чему она вас научила?
- Прежде всего она научила нас любить. А также какой-то тоске или ностальгии.
- Тоске по чему?
— Это сложный вопрос, на который я пока не могу ответить, при том, что бабушка всегда была веселой.
— В своих исследованиях вы сталкиваетесь с разными языками – персидским, шугнанским… А на каких можете изъясняться сами?
— Говорю на узбекском, русском, английском и французском. В остальные языки погружаюсь в процессе конкретной работы. Язык – это своеобразная система кодов, в которой зафиксирован менталитет, культура. Но самое главное – логика языка, с помощью которой можно понять, как мыслит или мыслил тот или иной народ. Например, нашу культуру сложно понять, не зная персидского языка. С дочерью я разговариваю по-узбекски. Там, где мы живем, у нее есть практика русского языка, но и родной язык она обязательно должна знать.
— В одном из интервью вы сказали, что выбранная тема сама диктует и подсказывает нужное средство изложения. Как вы ищите направление для работы?
— Это самый важный момент. В любой теме, которую я затрагиваю, должна преобладать загадка, должно быть место для меня, чтобы я могла войти и что-то додумать, достроить, довоссоздать. И, конечно же, донести это до зрителя. Если в какой-то теме все понятно, нет никаких вопросов и загадок, то и для меня в ней нет места. Важны пограничные состояния, и думаю, они есть во всех моих работах. В той же "Зухре" есть трансформация: девушка спящая, умирающая, в летаргическом сне, или она зависла во времени. Каждый видит и понимает что-то свое. Я ценю соучастие зрителя в этом творческом процессе.
Кургон Чирок, персональная выставка в Центре Современного Искусства, Ташкент, 2019
— Расскажите о совместном с мужем проекте "Аваланш" ("Оползень"). О нем вы говорите как о творческом замысле на всю жизнь…
— В 2005 году мы впервые попали на Памир, горный Бадахшан, ту часть, которая граничит с Афганистаном. Там, на высоте около 4 тысяч метров над уровнем моря, мы открыли для себя горный народ, изолированное от современности селение. Мы ездим в кишлак Хичиг. К нему нет проложенной дороги, поэтому подъем может занять полдня. Наверное, это нас и привлекло. У них особый образ жизни, они сумели сохранить уникальную самобытность. Жители говорят на древнем восточно-иранском языке. Это антропологический проект. Там происходит жизнь, поэтому у данной истории нет финальной точки. У мужа прошло уже около 20 выставок, посвященных этой теме.
Коллективная выставка “Сентиментальная Графика”
© ФРАК Франш Компте, Франция
— Есть ли сейчас у вас проекты, связанные непосредственно с Узбекистаном?
— В 2018 году при поддержке Фонда культуры и искусства при Минкульте Узбекистана в Ташкенте прошла моя персональная выставка, были выпущены каталоги работ. Некоторое время назад я предложила им организовать Лабораторию молодых художников, и эту идею поддержали. Для меня важна не столько практика, сколько способность молодых людей чувствовать тему, уметь ее выбрать и работать с ней. Я стремлюсь к тому, чтобы они, как говорится, не плавали, а четко могли сформировать собственный художественный язык. Около года мы уже занимаемся с молодыми художниками. Их сейчас около 15 человек. Из-за пандемии пока все это происходит онлайн. Думаю, в течение месяца появится сайт tashkentfutures.uz, где состоится их первая виртуальная выставка.