Sputnik, Лев Рыжков
Представьте себе 1937 год. Да, это достаточно мрачный год для СССР. По улицам ездили "черные воронки", в подвалах и на полигонах расстреливали. И в это самое время снимок советского фотографа из Узбекистана триумфально побеждает на Всемирной выставке в Париже и получает золотую медаль.
Что же это за снимок? О, это фото было очень смелым даже для Парижа. И одновременно невинным. "Узбекская мадонна" (так называлась эта фотография) изображала женщину, которая кормит грудью малыша где-то в людном месте. У этой фотографии была счастливая судьба. Она облетела весь мир, была опубликована на обложке журнала "Огонек".
О жизни и работе Макса Пенсона мы поговорили с его дочерью Диной Максимовной, которая и сама, вдохновленная примером отца, тридцать лет проработала фотографом. Дине Максимовне сейчас 82 года, но события ее детства она помнит, будто они случились только вчера.
Всемирная слава не отразилась на зарплате
— Макс Захарович ездил в Париж в 1937 году?
— Нет! Что вы! Макс Захарович никогда не ездил дальше Москвы. И, конечно же, в Париже он тоже никогда не был. Собственно, "Узбекская мадонна" была далеко не самым главным экспонатом советского павильона в Париже. Главным была скульптура Веры Мухиной "Рабочий и колхозница".
— А где именно Макс Захарович снял "Узбекскую мадонну"?
— "Мадонна", наверное, по тем временам была очень скандальным снимком?
— Ну, естественно! Мне рассказывали, что у этой женщины нашелся муж. Он гонялся за Максом Захаровичем и хотел его убить. Есть у нас такое семейное предание. И мужа можно понять. Ведь фотография обошла весь мир.
— Дома была какая-то реакция на этот снимок? Ведь времена-то суровые — 1937 год.
— Не могу сказать. Мне было пять лет. По-моему, никто ничего в то время и не говорил.
— Как Макс Захарович пережил всемирную славу? Не зазнался?
— Да никакой славы не было! Работал и работал. Он же ничего от этой славы не получил!
— И даже зарплату не повысили?
— Ничего такого! Даже этой медали не получил фактически. Фотография прошла на обложке "Огонька". А так — какая слава? В то время это было и невозможно. Получил только, по-моему, с этой выставки диплом участника. И они прислали какую-то книгу о технических возможностях этой выставки. Вот и все.
Гостеприимная земля
— Макс Захарович родился не в Узбекистане. Считал ли он его своей родиной?
— Думаю, да. Туда в начале прошлого века бежало очень много евреев. Бежала и моя мама с семьей, взяли бабушку и бежали из Белоруссии, чтобы осесть в Узбекистане. Очень много сюда приехало людей. Мы никогда не чувствовали, что нас могли оскорблять. И никаких гонений никогда не было.
— Когда Макс Захарович начал заниматься фотографией?
— После гражданской войны. Он был преподавателем в Кокандском художественном училище. Преподавал там ремесло и рисование. И за отличную работу ему подарили фотоаппарат. Очевидно, пластиночный. И он на всю жизнь увлекся фотографией. Хотя он учился в Вильно (нынешнем Вильнюсе), откуда вышли многие знаменитые художники. Подавал большие надежды.
— А почему он предпочел фотографию?
— Наверное, этот вид искусства прельстил его результатом, который виден сразу. Отснял, проявил, и вот он — результат. А картину надо рисовать, кому-то показывать, доказывать, что это хорошо, а не плохо.
— Правда ли, что Макс Захарович исходил пешком весь Узбекистан?
Ночная смена
— Каким словом можно было охарактеризовать Макса Захаровича?
— Он был жутким трудоголиком. Терпеть не мог отдыхать. Однажды его премировали путевкой в подмосковный пансионат. Он приехал в Москву, покрутился там дня три-четыре, эту путевку кому-то подарил. И на этом весь его отдых закончился.
— А уделял ли он время семье?
— Для нас, четверых детей, он был просто папа, который уходил где-то часов в 10 утра на работу, приходил с работы в семь вечера. Первым делом он проявлял пленку, которую отснял за день, вешал ее сушиться, потом быстро ложился спать. А в полночь он вставал и начинал работать. Потому что к 10 утра надо было принести в "Правду Востока" готовые снимки. И так — каждый день. Никакого отдыха, никаких развлечений. Но он был счастлив.
Эйзенштейн и Толстой
— Макс Захарович был дружелюбным человеком? Или, напротив, замкнутым?
— Он был невероятно дружелюбен. В день выплаты гонораров он угощал всю редакцию. Он ведь получал больше всех. Его средний заработок составлял по тем временам тысячу рублей в месяц. И всю мужскую половину редакции он водил в рюмочную, рядом с цирком. Гости к нам заходили часто. Однажды у нас были Сергей Эйзенштейн и Эдуард Тиссэ. Тогда они снимали строительство Ферганского канала.
— Это глупость из глупостей! Отец был невероятно популярен в республике. В любом доме он был самым желанным гостем. Его просто отправили на пенсию, но никаких запретов не было. К тому же, произошло это не в 1949, а в 1953 году.
— А я читал, что без работы он впал в депрессию.
— Дело все в том, что в 1953 году сменился редактор газеты. А папе исполнилось 60 лет. Новый начальник оказался пьяницей, и ему нужно было устроить на работу своего собутыльника. И он не придумал ничего лучше, чем отправить папу на пенсию. В тот день, когда Макс Захарович ушел на покой, он потерял разум, и после проболел семь лет. У него был склероз мозговых сосудов.
Разыграть эмоцию невозможно
— Вы решили стать фотографом по примеру отца?
— Да. Но все дело в том, что в то время, когда мы росли, трое из нас — я и два брата — мечтали стать кионооператорами. Я проработала пять лет на киностудии у оператора Малика Каюмова. После трех больших фильмов я поняла, что это не мое дело. Работать оператором было очень тяжело. В общем, я ушла со студии и устроилась на телевидение, где и проработала фотокорреспондентом тридцать с лишним лет.
— Каким вашим снимком мог бы гордиться отец?
— Наверное, "Невестой". По поводу этой фотографии всегда шли большие споры: постановочная она или нет? По узбекским обычаям, девушка, которая выходит замуж, больше никогда не возвращается домой. Может только зайти в гости. И я запечатлела девушку, которая через две-три минуты навсегда покинет родительский дом.
Этой девушкой была племянница моего мужа. Она на самом деле выходила замуж. А я документировала весь этот процесс. И вот она села в наряде невесты в кресло, чуть ли не со слезами на глазах. И я ее в этот момент щелкнула. Тем более что сидела как раз напротив нее. Вот так и получилась эта знаменитая фотография. Споры о ней шли безумные, идут они и по сей день.
— Но ведь это — не постановка?
— Конечно, нет! Я по своей сути — только репортер. Человека невозможно заставить разыграть то или иное эмоциональное состояние. Есть только этот момент, который ты сумел поймать — он и будет жить. А остальное все — ерунда. И у отца все было так же.
— Вы верите в светлое будущее фотографии?
— В зависимости от обстоятельств. Сейчас я чистой фотографии вообще не вижу. Ее, можно сказать, уже нет. Можно нарисовать все — и глаза, и щеки, и губы. Техника позволяет делать тысячу щелчков за пять минут. А у меня был «Зенит». И я считала за счастье, что у меня был объектив "Мир". И большинство фотографий я сделала этой камерой. И попробуйте поймать какой-то кадр, где нужно совместить диафрагму, скорость затвора и навести на резкость. И все это в одну секунду.
