Звездная судьба: Владимир Джанибеков о космосе и жизни на Земле

ТАШКЕНТ, 17 ноя — Sputnik. Для Узбекистана космонавтика — тема особенная, когда-то республика в буквальном смысле бороздила космические просторы, сейчас остается лишь мечтать об этом. Технологии шагнули настолько далеко и высоко, что за ними не угнаться. Да и связывает современных жителей солнечной страны с космосом сегодня, пожалуй, только человек-легенда — летчик-космонавт Владимир Джанибеков, который родился и вырос в Узбекистане.

В центре Ташкента вот уже 33 года стоит памятник в честь этого удивительного человека, выполненный другом Джанибекова — скульптором Яковом Шапиро. И станция метро, расположенная здесь же, сохраняет свое название "Космонавты". Кроме этого, именем Джанибекова названа малая планета № 3170. Об этом подрастающее поколение узбекистанцев знает и помнит. Но вот к космосу тяги у нынешней молодежи практически нет.

Джанибеков стал 43-м летчиком-космонавтом СССР и командиром экспедиции, которая впервые осуществила стыковку с орбитальной станцией. Он пять раз подряд побывал в космосе в качестве командира корабля, дважды удостаивался самого высокого звания — Герой СССР. Владимир Александрович также является автором теоремы теннисной ракетки, или эффекта Джанибекова. А еще он состоит в рядах Союза художников России. И таких "еще, еще" в автобиографии космонавта огромное количество. В целом наша беседа с ним вышла о жизни на Земле и в космосе.

— Владимир Александрович, расскажите поподробнее о связях Узбекистана с космической наукой.

— В космосе очень плодотворно поработало Ташкентское конструкторское бюро машиностроения (ТашКБМ), возглавляемое академиком Шавкатом Вахидовым. Мы с ним очень дружили. ТашКБМ изготовило все грунтозаборные устройства для межпланетных станций. Самым продуктивным получился бур, который на Луне позволил пробурить скважину двухметровой глубины. Тогда космонавтам удалось не размешивая уложить и отправить на Землю сотни килограммов камней и пыль с поверхности Луны. У меня спрашивают: а американцы там были? Я не видел, но говорят, что были. Они пытались пробурить, но получилось пройти лишь 30 см. А узбекский аппарат привез эти два метра, и до сих пор этот рекорд не побит. Получены уникальнейшие результаты.

Помню, об этом буре в нашем разговоре упоминал и Шараф Рашидов. Он очень гордился этим фактом. Интересовался, есть ли на Луне вода. Сейчас уже подтвердили, что она есть.

Кроме этого, в Паркенте ТашКБМ владело великолепным испытательным комплексом, космической техникой. Должен упомянуть, что наши грунтозаборные и буровые установки побывали на Венере и Марсе. Все они были испытаны и изготовлены также в Ташкенте. Кроме того, решением мирных задач, связанных с атомной энергетикой, занимались здесь. Благодаря этому Узбекистан сегодня владеет уникальными технологиями в производстве целого ряда медицинских препаратов.

— Вы упомянули Рашидова. Вы были в Джизаке, где широко отмечалось его столетие. Вам довелось с ним много общаться. Чем он запомнился больше всего?

— То, что он был человеком многогранным, — это понятно. Просто его уровень, статус в обществе уже говорит о том, что такой человек просто не может быть каким-то другим. Мне нравилась его чисто человеческая пытливость. С ним так легко было разговаривать, как редко с кем из больших руководителей в стране. Особенно в Центре. Нельзя не отметить его доступность, легкость, способность быстро переключаться. Так было в мастерской у скульптора Якова Шапиро, где мы чаще всего встречались, или у него в кабинете. Когда я приезжал в Ташкент, он откладывал все дела и приглашал на чай. Запомнилось, что чай с лимоном всегда наливался в граненые стаканы в металлических подстаканниках. Ну конечно, были восточные сладости. Кабинет у него был очень простой — комнатка совсем небольшая — квадратных метра три с половиной. Маленький столик, два-три стула — ничего лишнего. Деловой, простой кабинет, без архитектурных излишеств.

А в мастерской у Якова он любил ходить и разглядывать работы. Мог остановиться, чтобы понаблюдать как из-под руки скульптора выходят небольшие фигурки — заготовки для будущих работ. Иногда, держа в руках томик, читал стихи. Там, в мастерской, часто у нас велись разговоры на самые разные темы — чаще всего об искусстве, развитии Ташкента, меньше о политике.

Ему очень было интересно, что такое человек в невесомости. Что мы чувствуем, что видим? Это наверное, интересовало его как писателя, поэта, его волновала человеческая сущность. А с другой стороны сразу мог задать вопрос: "А что может дать космос Узбекистану? Какие возможности у нас есть?". И я ему рассказывал о самолете-лаборатории — уникальном комплексе Ту-154. Это супруга Горбачева отказалась, и нам повезло, там ванная была не в том конце самолета. Нам дали его поэтому мгновенно, чтобы избавиться от лишнего груза, и мы туда внесли свое звучание. Этот комплекс был передан в Академию наук для зондирования земли.

Кстати, по зондированию у нас был опыт работы в нескольких республиках. По Молдове и по Азербайджану провели "инвентаризацию земель". Это были первые две республики, которые получили уникальный материал в одном ключе: недра, запасы различных ископаемых, наличие эрозии почвы, количество лесонасаждений и водных ресурсов.

— А была ли составлена карта подземных вод Узбекистана?

— По дистанционному зондированию мы работали по 20 картам. Но в итоге собрали 18.

"Как вы оттуда можете определить, где, что происходит с землей?", — спрашивали меня. Мы из-за этого проекта нажили себе врагов. Однако, благодаря зондированию земли, научились определять расход воды, состояние посевных угодий, заболевания растений, и дальше нам была уже понятна динамика состояния земли в течение двух лет.

Объективная картина многим действовала на нервы. Все результаты были переданы Госцентром природы в Узбекистан, а куда они потом делись, не знаю.

В недрах было найдено восемь гигантских водохранилищ. По Туркестану обнаружено порядка 85 000 кубических километров воды, на глубине до 7-8 километров на юго-западе региона, ближе к Афганистану. И если дальше размышлять на уровне примитивной физики, насчет вопроса: а где же искать нефть, — то понимаем, что нефть давно выдавлена таким огромным количеством воды. Сразу опережу каш вопрос: куда? Куда-то в сторону Ирака.

По водной проблеме тоже есть ответ. Вспомните, Кара-Богаз-Гол начал мелеть, а потом исчезло Аральское море. Это связано с вековым понижением плиты, ежегодно она погружается на почти 2 см. За 100 лет выходит 2 метра. Когда мы открываем древние карты, то видим: на них изображены караваны, которые ходили по дну Аральского моря. Там были свои точки, где были источники воды, но и была пустыня. Сейчас мы это наблюдаем снова. Значит, опять пойдут караванные тропы.

— Известно, что вы помогли узбекским ученым отправить коконы шелкопряда в космос.

— Эксперимент действительно был, но результатами я не владею. Не думаю, что это стало новым шагом в науке, а наоборот — подтверждением того, что космос — чужая среда, очень суровая для всего живого, и наверняка там было все так, как предполагалось.

У нас с Виктором Савиных в "Салюте" был другой эксперимент. Я с собой прихватил семена хлопчатника. Два сорта, их дал мне Институт хлопководства, по пятьдесят семян каждого. А в Центре управления полетами нашлись энтузиасты, тут же попросили их посадить. В частности, Галя Нечитайло (доктор биологических наук, эксперт ООН).

Но дело в том, что на станции только-только плюсовой градус появился, после взлета: +5-7 градусов. И это не та температура, которая нужна хлопку. Посоветовали посадить их у иллюминатора, где есть ультрафиолет. Но, видать, тепла было все-таки недостаточно. Станция ведь вращается в космосе, солнце то появляется в иллюминаторе, то исчезает… Понятно, что сидеть у него мы постоянно не можем, своей работы хватает. Тем не менее, семена проклюнулись по два лепесточка и… погибли. Посчитали, и оказалось, что жил он примерно 8 дней. Тогда решили, что за восемь дней до спуска еще раз посадим. Так и сделали. Уложили семена в специальную, пропитанную всем необходимым ворсистую ткань для биоэкспериментов. Эту укладку положил в скафандр, буквально на сердце вернул. Не успели приземлиться, высунуться из корабля, вижу, тянут руки: "Давай хлопок!". Из двадцати семян выжили девятнадцать! Самое удивительное — один росток дал длину волокна в два раза выше (78 мм), чем лучшие египетские или индийские сорта. Более того, новый сорт оказался устойчивым и не требовал такого большого количества тепла. К примеру, он хорош в условиях соляных почв в Каракалпакии, его можно выращивать и в Астраханской области, можно и на Северном Кавказе и других более северных широтах.

Это единственное, что предметно получилось в моей космической практике. Все остальное осталось на бумаге. Кое-что было еще по астрофизике. Но главное, наверное, это то, что я могу сегодня взять за руку внука, привести сюда на поле и сказать: "Вот, дед твой принимал участие в этом!". Это как у строителей, я всегда завидовал им. Ведь они могут привести своих детей и сказать: "Вот, смотри, мост, я его строил, он простоит век, а то и больше". Его можно увидеть, потрогать, сфотографироваться около него. Все остальное ушло в историю, стало легендой, оно уже размазалось в информационном поле. А я живу своей жизнью.

— Владимир Александрович, в ноябре вашему отцу исполнилось 100 лет. Как отмечали?

— В узком семейном кругу, приехали друзья, которые приезжают каждый год. Отец еще реагирует на наши возгласы, поздравления. Но 100 лет есть 100 лет, это большой срок, и многого от отца ждать и не следует. Я думаю, пока родители живы, мы все еще дети. И единственное, что у меня вызывало чувство своеобразной грусти: встал бы да пошлепал бы меня за что-нибудь, как это бывало раньше. Поругал, правда, сказал: бросай курить. Несколько раз повторил.

— И что вы ответили?

— Отец сам бросил курить в 85 лет, и то потому, что перестали "Беломор" завозить сюда в Узбекистан, а "Хон" ему не понравился. Обычно, когда я приезжаю, он всегда спрашивает: "Бросил? Нет? Тогда иди на балкон покури".

— А какой он человек, ваш отец?

— Для меня отец — это, с одной стороны, скромный служитель Министерства чрезвычайных ситуаций, пожарный. Никогда он моим воспитанием не занимался, не помню момента, чтобы от него были какие-то нравоучения. Но с другой — стойкий и сильный, абсолютно честный коммунист и командир, который показывал, как и что надо делать.

Вспоминаю тренировки пожарных, во дворе стоит пожарная 4-этажная вышка, они работают с лестницей-штурмовкой, на конце которой крюк. Один пожарный взбирается по этой лестнице, потом кидает ее на один этаж, другой. Отец засекает время. Помню, 25 секунд тогда вышло. Отец стоит в форме и внимательно наблюдает. Потом забирает эту лестницу и сам начинает выполнять эти же элементы. Через 19 секунд он уже добрался до 4-го этажа: в два маха сразу пол-лестницы преодолел. Спустился и говорит пожарному, который до этого взбирался туда же: "Делай, как я".

И на гимнастических снарядах ему равных не было, он мог стать чемпионом мира, потому что, когда Енгибарян делал крест и угол держал на кольцах, отец в сапогах то же самое делал во дворе.

Я тогда, посмотрев эту тренировку решил, что тоже могу что-то эдакое. Решил по мокрому рукаву, который вывешивают после пожара, сверху вниз спуститься. Через пару дней мы шли со школы, а пожарные умчались на пожар, двор был, в общем, наш. Я взбираюсь на 4-й этаж и срываюсь, лечу вниз. Мне повезло тогда: раскачиваясь от ветра меня, подхватил самый длинный рукав и вынес на место, где я приземлился. Фактически он смягчил мое падение, и я остался жив.

Еще запомнились мамины отношения с отцом. Он с пожара возвращался обгорелый, в саже, рваный. Помню, как мама резала сапог и вынимала ржавый гвоздь у него из ноги, как она делала мелкие хирургические операции бойцам. Мама была хирургической сестрой. Это все происходило на маленьком пятачке нашего гарнизона на улице Гоголя, 43 в Ташкенте. До этого отец служил на Таштекстилькомбинате.

Бойцы его обожали, потому что требования были жесточайшие, а с другой стороны отношение — человеческое. Приведу еще один пример. У одного из пожарных сгорел дом, пока он сам был на службе. Так отец нашел возможность выделить людей, машину, помог восстановить жилье.

И его смелостью я горжусь, особенно когда он был начальником пожарной инспекции в Карачаево-Черкесии. Он попал туда после окончания высших пожарных курсов. Его смелые выступления против Горбачева, который тогда решил построить там самую большую птицефабрику. Отец не возражал, но хотел, чтобы по пожарным вопросам не было проблем. А они были, потому что пошли на удешевление проекта, и когда он был практически готов, отец мой не подписал документы соответствия. Его отправили в отпуск, а помощник подписал. Через неделю комбинат сгорел, отец еще с отпуска не вернулся. Вот такие примеры служения делу и отношения к людям моего отца.

— В вашей "космической" жизни нашлось место и для искусства. Вы рисуете с детства. Но кого в вас больше — физика или лирика? Искусство для вас — увлечение или потребность души?

— Наверное, я все же больше технарь, и меня интересует современное состояние физики. Я же пришел в авиацию после того, как бросил физфак Санкт-Петербургского университета. Затем, выражаясь образно, ушел с аэродрома и вновь вернулся в физику. Считаю для себя это более интересным. Ну, а искусство, любовь к почеркушкам, как я их называю, неотделимы от моей внутренней сущности. Иногда, особенно в нервозной обстановке, это помогает стабилизироваться.

Вообще-то, художником себя не считаю. Не то, что мой большой друг Яков Иосифович, с которым нас многое связывает. Скажу так — мне без него пустынно. Он — человек творческий, понимаю это, когда вижу масштабы его созидательной деятельности, как он пропускает тонны глины "мазок за мазком" через свои пальцы, прежде чем родится произведение искусства. Это и физический труд, и труд художника. Очень благодарен ему за то, что показал пример высочайшего, обостренного, щепетильного, самокритичного отношения к работе, ее качеству, результатам. Он не выпустит за стены мастерской свое творение, пока не будет полностью доволен. Может отложить его на год или два, потом возвращается. И это возвращение может быть связано с одним мазком. Вот это для меня больше значит, чем погружение в саму область искусства.

— Вы свое время были занесены в Книгу спортивных достижений Узбекистана как рекордсмен по штанге. А сейчас занимаетесь спортом?

— Честно сказать, не особо уделяю этому внимание, живу и живу. С детства у меня проблемы с избыточным весом. А потом появились проблемы после аварии.

— Как вы относитесь к цифре 13? Вы родились 13-го, в полет отправлялись на "Союз-Т-13"?

— Я всегда выбирал 13. Даже когда я не смотрел на номер билета, мне выпадал этот номер, и он всегда был с самыми трудными вопросами.

Я с этим числом как-то связан. И считаю, что это вполне себе нормальное число, ничего в нем такого нет.

— Можете ли вы спрогнозировать, когда человек полетит на Марс? И как это может отразиться на здоровье космонавта?

— К этой теме я отношусь довольно сдержанно, потому что технически, в принципе, мы можем и сегодня приступить к реализации такого полета. Построить такую конструкцию можно, учитывая, что от Земли должно уйти порядка 300 тонн массы, чтобы доставить туда 3-4 человека. Но пока у нас нет таких двигателей, которые бы позволили быстрее достичь Марса, чем за полтора года. А теперь рассуждаем логически. Берем полтора года туда и полтора года обратно. Три года без поддержки, без медицинской гарантии. Тут у меня вопрос чисто к человеческому материалу: какая степень надежности выдержит такой длительный полет?

В наше время мы были поздоровее. В нашем наборе было восемь человек, а всего кандидатов — 1150. Сегодня 8−10 человек в год пишут заявления, комиссию проходит, может быть, один-два. Подготовка к первому полету сейчас длится 12−15 лет, медики боязно относятся, все проверяют. Если нас на центрифуге "плющили" до 12 единиц, то сегодня 8 считается подходом к мировому рекорду. Мы стали послабее. Эта тоже проблема, которая только усложняется с годами.

— Какими же все-таки моральными, духовными и психологическими качествами должен обладать космонавт?

— Биологический ресурс у кандидата должен быть значительным. Многое значит физическая подготовка, стремление и работа над собой. Но базовое дается от мамы с папой, от дедушки с бабушкой. Генетические закладки играют важную роль. Сегодня только анализ крови около месяца идет, копают глубже и глубже. По здоровью, проблемы есть у многих.

Что касается интеллектуальных данных. Нас вот в отряд отбирали по здоровью, но там спрашивали и по уму. Поэтому надо работать над собой. И я вам скажу, что самое тяжелое — это преодолеть свои "хочу", то есть заставить себя делать, что надо. В психологии нынешних молодых людей это нередко становится камнем преткновения. С техникой они на "ты", а вот решать какие-то не технические моменты — это уже большая проблема.

— И последний вопрос: что можете сказать о современном Узбекистане, сильно изменился?

— Много изменений. К примеру, Ташкент становится благородным, красивым, многое пришло сюда от западноевропейской культуры. Мне часто не хватает вывесок на русском. Бывают иногда смешные. Но это разнообразие не портит общий облик столицы. Главное, чтобы решались внутренние социальные проблемы, их не видно в такие вот короткие поездки, но они есть, это чувствуется.

А вообще, молодые приходят на наше место, им решать, как жить дальше. Мы можем только смотреть или качать головой.

Подписывайтесь на канал Sputnik Узбекистан в Telegram, чтобы быть в курсе последних событий, происходящих в стране и мире.