ТАШКЕНТ, 30 мая - Sputnik, Лев Рыжков. Уроженец Узбекистана Сергей Алибеков переехал в Москву в возрасте 50 лет. Начинал с нуля, но после нескольких лет упорной работы стал одним из самых востребованных художников в российском кинематографе. Сергей Алибеков работал с такими известными режиссерами, как Джаник Файзиев, Никита Михалков, Владимир Хотиненко, Андрей Кравчук, Павел Санаев, Николай Лебедев.
Скоро на телеэкран выйдет сериал Игоря Зайцева "Тобол" по сценарию известного писателя Алексея Иванова. Это невероятно красивый костюмированный проект, погружающий зрителя в атмосферу XVIII века. При этом зрители редко задумываются, кто же создает костюмы, детали, оружие, архитектуру эпохи? Конечно, она не появляется сама собой. Ее продумывают до мелочей, сверяясь с историческими источниками.
Сергей Алибеков родился в Узбекистане, в Наманганской области. Рос в Фергане по соседству с Александром Абдуловым. Переехав в Ташкент, создал ряд мультфильмов, которые получали призы на международных кинофестивалях. После распада СССР для Алибекова настало трудное время выживания. А затем, уже будучи немолодым человеком, он переехал в Москву и теперь плодотворно работает в российском кино.
Мама Абдулова делала парики
- Ваш родной город - Фергана?
- В Фергане я вырос. Но родился я в городе Касансай Наманганской области. Но и в этом городе (тогда еще поселке) мы не жили. У меня папа был начальником отдаленной горной метеостанции, и мама работала там же. Всего населения на станции было четверо взрослых и мы со старшим братом. В горах мы прожили три года. Потом, когда переехали в Фергану, мы с братом даже прятались от людей. Боялись.
- Вы были знакомы с Александром Абдуловым – тоже ферганцем?
- Моя мама была художником-бутафором в двух театрах. Она работала с Гавриилом Абдуловым, директором театра. Александр был старше меня, мы не общались напрямую. Но вот цеха у наших мам были рядом. Мама Абдулова делала парики, а моя занималась бутафорией. И у нас дома тоже была мастерская. Все эти пистолеты, цветы, шляпы, шпаги, сабли окружали меня с раннего детства.
- Так вы и решили стать художником?
- Моя судьба сама пришла ко мне. Я с детства работал руками. Потому и пошел учиться на скульптора. С детства я мог и вырезать, и лепить. Детские впечатления о театре до сих пор кипят во мне.
Пластилин из Москвы
- Как режиссер вы поставили несколько анимационных фильмов в разных техниках. В каких?
- Пластилиновые фильмы делать, наверное, легче?
- Как вам сказать? Когда я в 2003 году делал "Эхограмму", в Ташкенте кончился пластилин. Люди даже в Москву ездили, покупали. Около двухсот килограммов пластилина ушло на двадцать минут фильма. Мне помогали сыновья, месили пластилин. Его надо было смешивать, находить оттенки. Потом я лепил из него фигуры на перекладочном станке, под камерой. Работа заняла два года – с 2001-го по 2003-й.
Некоторые думают, что это 3D-кино. А это не 3D, это пластилин. И я тогда на международном фестивале анимационного кино "Крок" получил за изобразительное решение приз жюри.
- Почему в вашей биографии возникла такая пауза в работе в анимации – более чем на десять лет? Фильм "У лужи" вышел в 1990-м, а следующий - "Эхограмма" - через тринадцать лет?
- Да, был перерыв. Когда СССР развалился, всякое финансирование исчезло. И мультипликация в республике стала умирать. А кормиться чем-то надо было. И я стал заниматься только живописью.
- Многие кинематографисты вспоминают конец 80-х в Ташкенте с ностальгией и говорят, что это было прекрасное время.
- Это был взлет узбекской анимации. Была абсолютная свобода творчества при полном финансировании. Работали такие мастера, как Назим Туляходжаев, Мавзур Махмудов, Светлана Муратходжаева и много молодежи, все хотели творить. Узбекская анимация стала высоко котироваться в СССР, получать на фестивалях призы. А потом в один момент все рухнуло. Развал СССР для меня - трагедия.
- Немного возобновилось финансирование. Художественный руководитель мультобъединения "Узбекфильма" Назим Туляходжаев предложил мне проект. И я просто набросился на работу. Соскучился по ней. Буквально за неделю написал сценарий. Правда, люди не понимали, о чем фильм. А я в нем всю катастрофу развала СССР показал. Он абстрактный по форме. А развитие в нем не сюжетное, а внутреннее, эмоциональное. Его сложно смотреть неподготовленному человеку.
- Вы сами завязали с мультипликацией?
- Уже в России я пытался сделать один проект. Здесь ведь тоже непростая ситуация. На авторское кино деньги редко находятся. Где-то 7 или 8 лет я готовил материал для проекта по Льву Толстому "Чем люди живы". Я хотел сделать "трехчастевку", на тридцать минут. Я долго пробивал проект, Джаник Файзиев стал продюсером. И нам дали денег. Но дали половину от минимума. Только под изображение. Я на студии у Джаника Файзиева запустился, начал рисовать. И мы вдвоем с сыном – он у меня ВГИК закончил - начали работать.
- Не закончили?
- Я не выдержал, заболел сильно. Стал проверяться, оказалось, что у меня рак щитовидки. Мы остановили фильм. Пришлось сдать деньги. Хотя сделали уже четыре минуты чернового материала. И так вот проект накрылся. Но операцию мне сделали. Пока все слава Богу. Два года уже прошло. Не знаю, что будет дальше с этим проектом – состоится, не состоится.
Тяжелый каждодневный труд
- Расскажите, как вы покорили Москву в таком солидном возрасте?
- Не скажу, что покорил Москву. Ее вообще невозможно покорить. Но я нашел свое место, зацепился, смог удержаться. Ведь не каждый мог и выдержать все это - и ритм, и работу. И квартиру оплачивать надо. Мне помогла моя усидчивость. Я всегда занимался очень скрупулезной живописью. В концептах это мне очень помогло. Пришлось освоить компьютер. В течение полугода я учился на нем рисовать. А в пятидесятилетнем возрасте это непросто.
- Переезд в Москву был спонтанным решением или целенаправленным? Не в пустоту переезжали?
- После того как "Эхограмма" получила приз на фестивале, меня пригласил в Москву Джаник Файзиев – делать концепты для фильма "Турецкий гамбит". И я поехал. Не сказать, чтобы я в Москву рвался, но мне надо было как-то развиваться.
- Были ли какие-то интересные случаи на съемочной площадке?
- Со стороны многим кажется, что в кино есть романтика. А это тяжелый каждодневный труд! С утра, по 10-12 часов, без суббот и воскресений. А возраст у меня был непростой. И зима еще. Поэтому было совсем непросто. Но выдержал, сами видите.
Ну и дальше пошло-поехало: пригласили на другой фильм, потом на третий. А потом стали узнавать концепты. Вот, мол, Алибеков рисует. Ну а сейчас уже многие меня знают.
- Вы были арт-директором многих известных фильмов. Чем арт-директорство отличается от работы художника-постановщика?
- Я рисую образы фильмов. Допустим, начинается проект, запускается сценарий. И надо его представить в Госкино или еще где-то. Ко мне обращаются, и я создаю общий образ фильма. Когда 15, а когда 30 концептов. А потом художники-постановщики, продюсеры, опираясь на уже найденные образы, все это детализируют. Бывали и очень трудоемкие проекты. "Викинг", например, я рисовал шесть лет. Там больше трехсот цветных концептов.
- "Викинг" многие ругали. Были упреки, что в фильме много грязи.
- Знаете, я в 90-е годы приезжал в город Иваново. Сейчас этот город зацвел. А совсем недавно там была несусветная грязь. И это ХХ век! А мы же хотели зрителю показать ощущения X века! Мы же поднимали материалы и воспоминания восточных путешественников, проезжавших через эти территории. Понятно, что грязь. Для меня эта грязь была найденным образом.
- То есть Русь мы увидели глазами восточного путешественника?
- Ну конечно! До нашего времени дошли описания. Но здесь ничего обидного-то нет. А показывать "ряженую" Русь мы считали ниже своего достоинства. Ведь от X века не осталось практически ничего рукотворного. Ни архитектуры, ничего. Поэтому мы работали по описаниям раскопок и по своему ощущению.
- Вам нравится, что сейчас происходит с кинопроцессом в Узбекистане?
- Я поддерживаю связь с коллегами, которые остались там. Мне говорят, что люди вдохновлены тем, что происходит. Но надо смотреть на результат. Через два-три года увидим. Таланты у нас всегда есть. Главное - поддержать их экономически. И не лезть в творческий процесс. Это просто глупо. Хотелось бы верить, что все будет хорошо.
