Василий Небензя: коллеги в ООН спрашивают, когда будет российская вакцина

Он также сообщил, можно ли ждать подвижек по продлению договора о сокращении стратегических наступательных вооружений при новой администрации США, объяснил, боится ли Россия обсуждения ситуации с Навальным на площадке ООН и почему Организация по запрещению химического оружия быстро теряет свой авторитет.

— Насколько неопределенность с исходом выборов президента США сказывается на работе в Совбезе, в том числе на Ваших контактах с американской делегацией? Есть ли какие-то проблемы или же все идет по накатанной?

— На работе Совбеза это никак не сказывается. Однако не только граждане Соединенных Штатов, но и все те, кто здесь живет, ожидают результата выборов. Вы видите, какая отчаянная борьба идет. Кто-то ставит на другую сторону. Ну, скажем, многие европейцы, потому что для них Трамп оказался человеком, который, по их мнению, разрушает твердую трансатлантическую связку, и они, конечно, ждут перемен.

— Заинтересованы?

— Да. Каковы будут эти перемены, как это скажется на их же отношениях с Америкой, трудно пока сказать, не зная результатов. Наученные горьким опытом, предпочитаем не говорить об этом. Хотя мои коллеги ко мне постоянно подходили с вопросом, кто будет победителем. Я говорил, что я знаю, но не скажу.

Но на работу Совбеза, который имеет так называемый мандатный цикл, череду вопросов его повестки, которые обсуждаются регулярно, это никак не влияет по сути. Как мы занимались нашими делами, так и занимаемся. Другое дело, что если будет смена администрации, то будет смена постпреда при ООН, что очевидно. На все ключевые постпредские, посольские должности новая администрация назначает своих людей.

У нас с американским постпредом Келли Крафт хорошие, рабочие, товарищеские, дружеские отношения. Не только со мной — у нее со всеми членами Совета такие отношения. Она приехала сюда примерно год назад, но как-то быстро влилась в коллектив. Она человек очень теплый по натуре. Коллеги к ней тоже относятся с теплотой и уважением.

— Какие актуальные задачи стоят сейчас перед постпредством РФ? Какие резолюции в Генеральной ассамблее Вы считаете наиболее важными, в том числе из тех, которые предлагает Россия как автор?

— Консенсусом была принята резолюция к 75-летию окончания Второй мировой войны. Это наша инициатива. Она должна была принята быть еще в мае. Но в связи с пандемией все это было отложено. Первого декабря состоится торжественное заседание, посвященное окончанию Второй мировой войны.

Разумеется, отчасти связана с этим наша традиционная резолюция о борьбе с героизацией нацизма, которая ежегодно принимается Генассамблеей. Целый кластер резолюций по разоруженческой проблематике, которые сейчас тоже на острие в связи с кризисом в международной системе контроля над вооружениями, разоружения и нераспространения. Резолюция по международной информационной безопасности, которая подразумевает продолжение рабочей группы открытого состава международной информационной безопасности — такого универсального механизма, который призван разработать международные инструменты сотрудничества в этой области. Она принята.

Это наш традиционный набор приоритетов, но мы внимательно следим за всем, что происходит на Генассамблее. Все, естественно, окрашено в "ковидные" тона, и наша работа, само собой. Хотя, слава Богу, нам — как Совету Безопасности, так и Генассамблее — удалось "выйти в свет" после долгого перерыва. 

Новый председатель Генассамблеи Волкан Бозкыр — твердый сторонник очного общения. Собственно, все мои коллеги твердые сторонники очного общения, потому что дипломатия должна подразумевать работу всех пяти чувств. По видеосвязи не все из них можно использовать.

Работа на удаленном режиме имеет свои плюсы, конечно. Ты вышел из своего кабинета, спустился на другой этаж, сел в комнату для переговоров, тебе не надо никуда ехать. Но это, конечно, не то. Когда при нашем председательстве мы вернулись в зал Совета Безопасности, мои коллеги радовались как дети, как будто после каникул вернулись в школу.

Генассамблея сейчас работает в гибридном режиме. Иногда люди сидят в нескольких залах в рамках одного заседания, чтобы соблюдать дистанцию.

—  Раз мы перешли к теме COVID, на какой стадии находится инициатива, с который выступил президент РФ Владимир Путин, относительно передачи вакцины для сотрудников Секретариата ООН? Когда мы можем ожидать, что вакцина сюда придет и как вообще в Секретариате реагируют? Ведь изначально они это достаточно прохладно восприняли…

— Я бы так не сказал. Отреагировали они положительно. И я вскоре после выступления президента на сессии Генассамблеи беседовал с генеральным секретарем, у нас была встреча. И там этот вопрос обсуждался. ООН с благодарностью откликнулась на это приглашение. Я попросил их дать нам офицера связи, с кем мы могли бы разговаривать. Они его дали.

Но для того чтобы вакцина сюда поступила и чтобы началась вакцинация как таковая, надо пройти не один этап. Это не вопрос чьего-то желания и возможностей.

Вакцина ведь и в России еще не начала массово использоваться. Пока идут, насколько я понимаю, клинические испытания. Потом будут определенные профессиональные группы, которым прежде всего будет вводиться эта вакцина, — врачи, учителя, и только после этого начнется массовая добровольная вакцинация. Здесь тоже добровольная.

Мы же ни за кем здесь со шприцем бегать не будем, втыкать на ходу в предплечье.

Но есть масса вопросов, связанных с этим: процедурные, медицинские, логистические, политические в конце концов. Политические — потому что если мы даже договоримся с ООН, то вакцина будет поступать на территорию государства, где штаб-квартира ООН находится. ООН, конечно, имеет экстерриториальный статус. Но это тоже тема, к которой еще даже не подступали, потому что мы пока находимся на более раннем этапе.

Для того чтобы говорить о применении вакцины здесь, скажем, для сотрудников Секретариата, она должна пройти так называемую пре-квалификацию в ВОЗ.

Насколько я понимаю, мы сейчас находимся на этой стадии и мяч в этом смысле на нашей стороне. То есть Москва занимается с Женевой, с ВОЗ этой самой пре-квалификацией. Потом, когда это произойдет, возникнет вопрос поставок, хранения, непосредственной вакцинации.

Предложение было сделано. Мы, очевидно, опережаем другие страны даже по внедрению этой вакцины. Мы первые. Но и с другими странами, как известно, мы сейчас уже находимся в процессе заключения соглашений о поставке, производстве, закупках.

Но это не шоколад и не продукты питания, это особый товар, особая категория, которая требует глубокой и тщательной проработки. Поэтому я не берусь говорить, когда это будет — в ноябре, в декабре, в следующем году... Трудно сказать. Работаем над этим. 

— То есть к началу следующего весенне-зимнего пика, которого многие ожидают, можно ждать, что что-то будет?

— Это вопрос, скорее, не ко мне. За мной ходят коллеги, послы, которые спрашивают: "Где вакцина, когда ты нас вакцинируешь?".

— То есть не только Секретариат ООН, но еще и дипломаты хотят уколоться?

— Ну, они интересуются, конечно. Естественно.

— А кто интересуется?

— Ну, коллеги мои — постпреды.

— Вы сказали о ВОЗ. У организации возникли большие проблемы после критики со стороны американской администрации, со стороны Трампа. Сейчас есть ожидания, что Америка вернется и станет смотреть с большим вниманием на ооновские структуры, в том числе на Всемирную организацию здравоохранения?

— Пока мы находимся на этапе, когда американцы подали официальное заявление о выходе из Всемирной организации здравоохранения. Я думаю, разговор о том, что они вернутся, можно вести только в том случае, если сменится администрация.

Я уже слышал заявления кандидата от демократов о том, что в случае его победы Соединенные Штаты вернутся в те организации, откуда они в свое время вышли. Он уже сделал заявление по поводу климатического соглашения.

Не помню, была ли речь о ВОЗ, но я допускаю, что то, что произошло при администрации Трампа, будет развернуто в обратную сторону в случае, если произойдет смена власти.

— То есть, наверное, можно ожидать каких-то подвижек в плане договора о СНВ?

— Ну, об этом Байден, по-моему, говорил прямо. Насколько мы понимаем, он является сторонником продления.

Это не значит, что у нас все будет очень гладко в области вооружений и разоружения с американцами, если придет демократическая администрация. Но то, что Байден понимает необходимость продления ДСНВ — это факт, о чем говорил, кстати говоря, Владимир Владимирович (президент РФ Владимир Путин. — Прим. ред.) не так давно.

Собственно, мы и с этой администрацией почти что подошли к этому продлению. Правда, не к пятилетнему, а к годичному.

Эта тема не завершена. Но начинали мы издалека. Начинали просто с их желания не продлять договор. Но подошли мы практически к его продлению, хотя бы годичному, что дало бы запас времени.

— То есть они готовы продлить на год?

— Они выставляют различные условия. Мы им сказали, что готовы продлить на год. Отчасти согласились на то, что они нам предлагали, при этом сказав, что других дополнительных условий мы не примем.

Пока мы ждем ответа на это предложение от американцев.

— То есть пока мы готовы продлить договор на год без условий, а их условия все отклонили?

— Мы согласились на часть того, что они нам говорили: продлить договор на год. Это было не единственное условие, которое выдвигали американцы. Мы согласились на кое-что, но сказали, что это последняя наша уступка. Теперь мяч на их стороне. Они до сих пор это где-то у себя обсуждают, ответа до сих пор нет.

— Здесь, в ООН, контактов на эту тему нет?

— Это все-таки двухсторонняя тема.

— А с ОЗХО мы договорились о формате взаимодействия по расследованию так называемого отравления Навального?

— Идет разговор. Мы пригласили миссию ОЗХО посетить Россию в соответствии с одной из статей Конвенции о запрещении химического оружия. Сейчас идет согласование меморандума о том, на каких условиях они приедут к нам и что они будут делать. Такой меморандум заключается с любой страной, куда миссия ОЗХО выезжает по запросу этой страны. Сейчас это согласование продолжается.

— Непонятно, какие могут быть сроки отправки — месяц, два, три?

— Трудно сказать. Если завтра будет согласован меморандум, значит, скоро. Если нет, значит, нет.

— Формулу этого вещества ОЗХО нам по-прежнему не готова предоставить?

— Они ссылаются на то, что немецкая сторона не дала на это согласия.

Это все странно, конечно. Это даже ведь не вещество из списка (который, кстати, недавно был утвержден), куда вошли эти так называемые "Новички". Это вещество, о котором на самом деле никто ничего не знает, не является списочным веществом конвенции. Немцы говорят: "Мы не хотим давать формулу, потому что мы раскроем страшный секрет". Какой секрет, если это не вещество из запретного списка?

Да, странного много в этой истории. Это очевидно. И ответов они нам не дают. И не знаю, дадут ли.

Недавно был пятый запрос нашей Генпрокуратуры, я читал. На первые четыре они ответили лишь отпиской о том, что они их изучают.

— Пятый?

— Да, был наш пятый запрос. Недавно, по-моему, я видел, что немцы сказали: "Мы рассмотрим возможность ответа на ваши запросы по существу, если вы откроете уголовное расследование". Теперь они нам перебрасывают мячик по этому поводу.

— Это политическое решение такое с их стороны — поступать именно так?

— Я хочу сказать, что они находятся в очень непростой ситуации. Мы задаем справедливые вопросы, на которые они не хотят давать нам ответы. Мы готовы провести расследование, но нам нужны улики, которые они отказываются предоставлять. Потому что это у нас произошло, на нашей территории случилось. Как они из этого всего выплывут, пока непонятно.

На запросы они не отвечают. Заключение ОЗХО выглядит, прямо скажем, странным. Почему они скрывают формулу? Много вокруг этого разных странностей.

И не только вокруг этого. Я (на заседании СБ ООН по сирийскому химическому досье. — Прим. ред.) сказал, что мы про Скрипалей тоже не забыли. Более того, после того как у нас состоялась перепалка, мы между собой поговорили. Мы найдем способ, как провести заседание по Скрипалям, потому что дело Скрипалей тоже повисло в воздухе. Все эти 50 или 250 вопросов, которые мы поставили, остались без ответа.

Ну, там "задача", собственно говоря, выполнена: преступник найден (то бишь мы), он объявлен, расследование уже не нужно. Тема Скрипалей, звучащая публично, не очень выгодна (западным государствам. — Прим. ред.).

— Вы думаете, с Навальным будет то же самое?

— Я не знаю, что будет с Навальным. Я не знаю, что будет происходить у нас с ОЗХО и как эта тема развернется. Но вся эта история очень странная для меня.

Я не химик и не берусь делать какие-то выводы, хотя я много читаю на эту тему. Все это выглядит очень странно, туманно и подозрительно. Точно так же, как для меня это по-прежнему выглядит и со Скрипалями.

Не потому, что я поставлен здесь защищать интересы страны и отвергать, отрицать и не соглашаться, а просто потому что действительно история очень странная. Там столько несостыковок, столько фантастики. Но серьезно на эту тему говорить никто не хочет. Самый, наверное, вопиющий пример того, что с нами не хотят говорить и что там (среди западных государств. — Прим. ред.) все загнано в совершенно другую парадигму, (а именно: вердикт вынесен и доказательств никто не ищет) — это, конечно, сирийская "химия" (химическое досье. — Прим. ред.), которая и была главной темой вчерашнего заседания.

Сирийская "химия" — это просто "камень преткновения". В понимании западной части мирового сообщества "все очевидно": сирийцы применяют химическое оружие против своего населения, это доказано, это подтверждено "авторитетными" и для этого созданными структурами, как так называемая Группа по расследованию и идентификации (ГРИ), а до этого — Совместный механизм по расследованию (СМР). Они штампуют доклады.

Когда серьезные люди — баллистики, военные, химики, биологи — начинают обсуждать содержание доклада, там не остается камня на камне, там абсолютно все сыпется. Я уже не говорю про мотив. В последнем докладе этой группы, в котором они обвинили сирийские войска в применении химоружия в 2018 году в районе Хамы, авторы написали, что в этот момент сирийская армия наступала, имела тактическое и стратегическое преимущество, завоевывала территории. Из этого следует, что никакого резона применять химическое оружие, даже гипотетически, не было. Не говоря уже о том, что любое применение химического оружия Дамаском — это красная тряпка. Они (Дамаск. — Прим. ред.) же прекрасно понимают, что это вызывает бешеную реакцию, это вызывает агрессию, это вызывает ответные удары. Когда мы спрашиваем cui bono, никто не слушает. Зачем Асаду применять химическое оружие с точки зрения элементарной логики?

Но когда ты начинаешь смотреть на технические выкладки этих докладов… Я не говорю про Думу — там чистой воды фальсификация от начала до конца. Я внимательно все это изучал. Привезли 40 трупов в подъезд дома в Думе, где обнаружили баллон с хлором. Сложили штабелями этих несчастных, уже мертвых людей, на лестничной клетке. Серьезные западные эксперты собрались в британском парламенте — бывшие военные, разведчики отставные — и говорят: слушайте, хлор так не воздействует на людей. Хлор — это отравляющее вещество, но хлор не способен действовать так, как действуют боевые отравляющие вещества типа зарина, типа того же "Новичка", когда ты погибаешь в страшных конвульсиях, судорогах, мучениях и у тебя явные признаки этого химического поражения. (В случае с применением хлора. — Прим. ред.) тебе только надо выбежать из подъезда, сделать глоток свежего воздуха, и ты на 80% гарантирован от поражения. Не могли эти 40 человек, которые оказались в подъезде, одномоментно задохнуться от хлора. Такого не бывает. Трупные пятна, размер зрачков — все это говорит о том, что это не могло быть поражение, связанное с хлором. Они умерли от совершенно других причин. Это просто фальсификация, что подтверждают люди, которые были в Думе, которые были инспекторами ОЗХО.

Вспомните известную историю с Хендерсоном (бывший инспектор ОЗХО Ян Хендерсон, который не согласился с официальной версией инцидента в сирийской Думе. — Прим. ред.), которого потом обвинили в том, что он вообще никакого отношения к этому не имел, что он был какой-то штафиркой в ОЗХО и никуда никогда не ездил, и ни к чему не был причастен. Это тоже все опровергнуто.

А доклад ГРИ шит белыми нитками. Все, что там написано, опровергается. Все, что там описано, изложено со слов свидетелей, которых они (авторы. — Прим. ред.) опрашивали где-то в Турции в лагерях беженцев. Никого там на месте не было.

Все это по одной схеме — что с сирийской "химией", что со Скрипалями.  А теперь это пробуют на Навальном.

— А здесь тему Навального не пытаются вынести на уровень Совета Безопасности?

— Они побаиваются выносить ее, потому что понимают, что все это может быть развернуто и в другую сторону. Если бы они хотели, то давно бы уже вынесли. Но каждый раз, когда мы обсуждаем "химию", в том числе сирийскую, они эту тему по касательной затрагивают.

Мы готовы, мы ничего не боимся, ничего не скрываем. Хотят вынести — пусть выносят. Мы, может, сами вынесем — это будет разговор для них не очень лицеприятный.

— Вы гипотетически говорите или есть такие планы?

— Пока гипотетически. Нам иногда приписывают, что мы пытаемся уйти от разговора — это неправда. Мы готовы к любому разговору. Однако сейчас у нас идет взаимодействие с ОЗХО по этому поводу. Чем оно закончится, я не знаю, но, наверное, сейчас проводить какие-то заседания было бы преждевременным.  

— Не получается на примере всех этих эпизодов, что ОЗХО неэффективна в расследовании подобных ситуаций?

— Мы уже давно говорим, что ОЗХО стремительно теряет свой авторитет. Наши партнеры с пеной у рта пытаются это опровергнуть. Из организации, которая была создана для благородной цели — для борьбы с оружием массового уничтожения, каковым является химическое оружие, ОЗХО превратилась в инструмент политических игр. Это все в конечном счете ведет к тому, что мы можем столкнуться с глубоким кризисом. Авторитет организации потерян, потерян авторитет ее технического секретариата, тех механизмов расследований, которые были в ней созданы, генерального директора организации. Для нас это очевидно.

Мы этого генерального директора пытаемся уже третий или четвертый месяц живьем вытащить на заседание Совета. Мои коллеги по Совету пытаются все время оградить его от этого, предлагают провести закрытое заседание. Мы говорим: нет, закрытое заседание не надо. Зачем мы будем друг друга уговаривать. Мы хотим товар лицом показать, задать ему "на голубом глазу" вопросы, на которые он до сих пор нам не дал ответы, и вряд ли даст, когда мы будем их задавать.

Вот, мы вроде бы договорились. Но в этот раз были те же самые игры. Когда мы проводили заседание при нашем председательстве по сирийской "химии", они трусливо заблокировали бывшего гендиректора ОЗХО Бустани, организовав процедурное голосование по этому поводу, которое я, кстати, намеренно дал им провести, чтобы они показали товар лицом.

Не понимаю, почему человеку не дали слова. Они себя просто подставили. Но тогда они говорили, что Бустани никто, давным-давно уже с этим не связан, давайте пригласим главного специалиста по этому поводу Ариаса. Я сказал: "С удовольствием, давайте в следующий раз пригласим Ариаса, мы только за". Подходит дело к следующему разу, опять начинаются пляски. Опять говорят: "А давайте проведем закрытое заседание". Нет, спасибо.

Мы им говорим: "Ладно, давайте проведем без Ариаса в этот раз, но в следующий раз, в декабре будьте добры, выведите товарища на арену".

В декабре будем ждать его в гости.

— То есть вопрос решенный?

— Такова договоренность. Но, мало ли, может, он окажется на больничном или у него будут неотложные дела. Я не знаю.

Я допускаю, что они искренне верят в то, что говорят. Что они убеждены в том, что Асад — это такой монстр, который травит своих людей химическим оружием, и это все давно доказано, доказывать уже нечего, а все что мы говорим — это фальсификация. Мы предлагаем им поговорить на эту тему профессионально и привести людей, которые в этом понимают — мы же не химики, мы в этом не разбираемся.

Привели троих экспертов на так называемую "формулу Арриа" (неофициальная встреча Совета Безопасности ООН. — Прим. ред.). Но они (западные коллеги. — Прим. ред.) не хотят это слушать. Им там эксперты карты показывают, воронки от бомб анализируют, про ветер рассказывают, стрелки рисуют — как, куда, что могло дуть. Они говорят: "Это все пропаганда".

Я понимаю, что им трудно думать по-другому, потому что думать о том, что ты сражаешься не за правое дело, что ты отстаиваешь ложь, всегда неприятно — и они, естественно, не хотят разбираться в механике, технике, химии, биологии и т. д.

— Если мы считаем, что ОЗХО неэффективна и об этом свидетельствует ряд моментов, почему мы не можем последовать, скажем, примеру Дональда Трампа, который вышел из ВОЗ, которую также считал неэффективной?

— Надо, наверное, разделять организацию стран-членов от техсекретариата, который является исполнительным органом этой организации. Мы же не говорим о том, что сама ОЗХО не нужна или не важна. Это важнейший инструмент, который занимается предотвращением производства и применения химического оружия. И она сделала немало в этой области, она стала лауреатом Нобелевской премии.

Но мы говорим о том, что некоторые известные западные страны-члены и секретариат, который находится у них в кармане (будем откровенны), используют эту организацию, ее авторитет, ее имя для того, чтобы пригвождать к позорному столбу неугодные им страны.

И главная цель на данном этапе — это Сирия. Она для них "главный подозреваемый". Теперь в эту плеяду входим и мы. ОЗХО была использована и по нашему поводу.

И мы говорим о том, что пока окончательно все не рухнуло в тартарары, надо что-то делать. Потому что ОЗХО может потерять свой авторитет. ОЗХО всегда была консенсусной организацией, там не принимались решения голосованием. Они стали приниматься голосованием с совсем недавнего времени. В частности, голосованием было принято решение о создании так называемой Группы по расследованию и идентификации, которое присвоило ОЗХО атрибутивные функции, на которые она не имеет права по конвенции. Они нарушили Конвенцию о запрещении химического оружия. Они не имели права создавать эту группу. Они нарушили конвенционные статьи. Об этом никто не хочет говорить даже сейчас.

Более того, решение о ГРИ было принято меньшим, чем половина, числом членов ОЗХО. Мы не признаем легитимность этой группы. Но формальное решение было принято. И они используют эту организацию, чем дальше, тем больше, для манипуляций с этой "химией".

Вы говорите, почему бы нам не выйти… Представьте, выйдем мы из ОЗХО, и нам скажут: "Что и требовалось доказать". Но если она совсем потеряет всякий авторитет и станет просто местом для штамповки решений по неугодным режимам, наверное, об этом можно будет подумать. Но мы не делаем таких резких движений — о выходе оттуда или отсюда.

И другим не рекомендуем. Не очень рады тому, что американцы это сделали (вышли из ВОЗ. — Прим. ред).

Они ведь вышли и из Совета по правам человека ООН в свое время и сказали, что это очень неэффективный орган, что там заседают страны, которые не знают, что такое права человека, что это просто профанация. Вот, сейчас они задумались о том, не стоит ли вернуться, потом что участие в организации — это рычаги.

Это американский подход, который активно та же Никки Хейли (бывший постпред США при ООН. — Прим. ред.) проповедовала. Ей почему-то казалось, что, если решение принимается не в пользу Соединенных Штатов, значит, организация, которая принимает решение, плохая.

Они, к сожалению, не очень понимают, что, во-первых, решение не всегда принимается в твою пользу, во-вторых, любое решение — это баланс компромиссов, что надо учитывать мнение других стран, которое необязательно должно совпадать с твоим. Они в это не очень верят, к сожалению. И результатом этого было то, что случилось с СПЧ, с ВОЗ.

Хотя ВОЗ пострадала невинно, можно сказать. Как можно обвинять ВОЗ в том, что кто-то съел летучую мышь, а ВОЗ превратилась в инструмент китайского влияния? Посмотрите состав секретариата ВОЗ. На всех ключевых постах любой международной организации англосаксы и прежде всего американцы. То же самое и с ВОЗ. Они там многое контролируют. Выиграют они оттого, что они оттуда уйдут, потеряв некие рычаги, или нет? 

— Вы затронули тему "формулы Арриа". Недавно ведь в подобном заседании принимала участие экс-кандидат в президенты Белоруссии Светлана Тихановская. Насколько это было для нас, скажем так, проблемным вопросом?

— Да для нас нет проблемных вопросов. Мы готовы разговаривать со всеми. Проходила такая "формула Арриа", организовали ее эстонцы. Да, там была Тихановская. Мы поговорили. Мы никому не отказываем в слове в отличие от них.

— Хотел спросить о другой истории. Сейчас бывшему президенту самопровозглашенной республики Косово Хашиму Тачи предъявляют новые обвинения. Насколько с точки зрения России те остаточные механизмы, которые остались по Международному трибуналу по бывшей Югославии, могут применяться сейчас? И какую позицию займет Россия по Тачи?

— А какую Россия может занять позицию? Это же спецсуд. Он независим ни от кого формально. Россия рассчитывает на справедливое разбирательство прежде всего. Мы не большие фанаты Международного трибунала по бывшей Югославии, потому что там масса проблем была с этим разбирательством, с тем, как оно шло. С кем-то оно, видимо, было достаточно быстрым.

Как с сербами поступали, мы знаем. Что сейчас с Младичем происходит, мы знаем. Человеку надо в больницу лечь — они говорят: нет, он здоров, как бык. У нас большие системные проблемы с этим трибуналом.

Но мы рассчитываем на то, что спецсуд по преступлениям ОАК проведет справедливое разбирательство и каждой сестре будет роздано по серьге. Потому что мы давным-давно говорим про бывших деятелей ОАК.

— Удивительно, что вдруг сейчас всплыла история с Тачи… Вроде уже все про него забыли…

— Президентствовал, как ни в чем ни бывало. Вообще наши коллеги выдают Косово за молодой образец невероятной демократии. Но все, кому положено, знают, что это вербовочный пункт международного терроризма, что это рассадник организованной преступности.